и его гражданскую войну против Мао Цзэдуна. Его армия была вынуждена бежать из Шанхая и покинуть материк в 1949 году и основать новое правительство на острове Тайвань.
Мао Цзэдун (1893–1976). Китайский революционер-коммунист был арендатором Сайласа Хардуна. Мао Цзэдун любил Шанхай за его радикализм и ненавидел за капитализм, и город сыграл ключевую роль для него и его жены Цзян Цин в процессе преобразования Китая. Его смерть открыла путь к возвращению Кадори в Шанхай и переоценке Сассунов.
Дэн Сяопин (1904–1997). Возглавляя Китай с 1978 по 1992 год, он был полон решимости модернизировать Китай. Он приказал чиновникам связаться с Лоуренсом Кадури, чтобы построить первую в Китае атомную станцию, и приветствовал Кадури в Большом зале народных собраний.
Бунд в Шанхае в 1930-е годы
В душный день конца лета 1979 года я вышел из шанхайской жары в прохладный мраморный вестибюль отеля «Мир».
Мне было двадцать три года, я был начинающим иностранным корреспондентом на задании. Соединенные Штаты только что установили дипломатические отношения с Китаем после тридцати лет холодной войны.
Китай начал открывать себя миру. Отель располагался на изгибе Бунда — пешеходной набережной, проходящей вдоль оживленной набережной реки Хуанпу. Его фасад, подобно носу могучего корабля, устремлялся к морю, подпирая линию зданий в стиле ар-деко, с которых открывался вид на реку внизу. Китай сохранился в янтаре, примерно до 1949 года, когда коммунисты захватили власть и «освободили» страну от капитализма и иностранных вторжений. Все было выдержано в черно-белых тонах. Ни билборды, ни реклама, ни красочные витрины магазинов не оживляли улицы. По дорогам ездили прочные велосипеды с толстыми черными рамами, изредка прерываемые черными родстерами. Белые кружевные занавески на пассажирских окнах лимузинов скрывали находящихся внутри чиновников Коммунистической партии. Китайские мужчины и женщины были одеты в белые рубашки и строгие темно-синие костюмы в стиле Мао, задрапированные на каркасах. Вся одежда выглядела на один размер больше. В течение тридцати лет Китай был отрезан от мира и, конечно, от большинства американцев. «Красный Китай» воевал с Соединенными Штатами в Корейской войне, выступал на стороне северовьетнамцев во Вьетнамской войне, осуждал Соединенные Штаты как «бегущих собак» и «империалистов», угрожал ядерной войной. Семью годами ранее Ричард Никсон своим президентским визитом нарушил изоляцию Китая, но страна все еще казалась чужой и угрожающей. За три года до этого умер лидер китайских коммунистов Мао Цзэдун, который в последнее десятилетие своей жизни руководил хаосом и почти гражданской войной во время Культурной революции. Его преемники во главе с Дэн Сяопином быстро арестовали и посадили в тюрьму радикальная «Банда четырех», возглавляемая вдовой Мао Цзян Цин и ее левыми последователями Культурной революции, многие из которых были родом из Шанхая.
Каждый разговор с «простыми» фермерами и фабричными рабочими, которых выставляли правительственные чиновники, с бюрократами Коммунистической партии, даже с водителями такси начинался с запрограммированного обличения свергнутой «Банды четырех»:
«При „Банде четырех“ наши коровы никогда не выполняли свою норму молока, но после ареста „Банды четырех“ производство молока выросло на 30 процентов».
«При „банде четырех“ наша фабрика не выполняла квоту на производство текстиля. После свержения „банды четырех“ наши рабочие стали более эффективными, и мы увеличили производство в три раза».
Встречи были настолько заурядными, что в какой-то момент мы с коллегами-журналистами надели куртки и кепки Мао и разыграли софоморические сценки в своих гостиничных номерах, подальше от любопытных глаз наших официальных китайских надсмотрщиков: «При „Банде четырех“ мой муж никогда не занимался со мной сексом. После свержения „Банды четырех“ мы занимаемся сексом три-четыре раза в неделю!» Более двадцати лет спустя, когда я вернулся жить в Китай в качестве шефа бюро The Wall Street Journal, я разговорился с пекинским таксистом об этом странном времени. Он рассмеялся. «Я тогда водил такси, и нам говорили, что говорить иностранцам: При „Банде четырех“, бла-бла-бла».
Если Шанхай 1979 года был черно-белым фильмом с нескладными диалогами, то, зайдя в Peace Hotel, вы словно попали в фильм 1940-х годов. В цвете. С французскими субтитрами.
Со сводчатых потолков свисали люстры. Вдоль коридоров, ведущих из вестибюля, тянулись настенные бра, освещавшие путь к мраморным и ковровым лестницам. В углу висела афиша, рекламирующая ночной джаз-банд.
Я подошел к лифтам. Пожилой посыльный, одетый в белые брюки, обрезанный белый пиджак и маленькую белую шапочку, подошел ко мне.
«Может, я вам помогу? Que voulez-vous voir? Могу я вам помочь? Что бы вы хотели увидеть?»
«Je ne parle pas français», — заикаясь, ответил я на давно забытом школьном французском.
«Quel dommage», — сказал он с улыбкой. Какая жалость.
Что это было за место? Что это был за реликт европейской роскоши и даже гедонизма, сохранившийся в городе и стране. Коммунистический тоталитаризм превратился в унылый, эгалитарный, регламентированный и немного странный?
Прошло десятилетие, прежде чем я снова посетил Шанхай. Это был 1989 год, через несколько дней после бойни на площади Тяньаньмэнь, в результате которой погибли сотни студентов в Пекине, а весь Китай погрузился в шок и вооруженную блокаду. Большую часть времени я проводил в беседах со студентами и другими китайцами. Одним из немногих официальных визитов, которые мне разрешили, была экскурсия в «Детский дворец». Я знал, что это будет безобидный и явно постановочный контраст с гневом, который кипел снаружи: Китайские дети играют на пианино и берут уроки балета — вынужденная нормальность.
Я был прав насчет пропаганды, но «дворец» меня ошеломил. Это был особняк в европейском стиле, «большой дом», который был бы неуместен на окраине Парижа или Лондона. Повсюду был мрамор, парящие потолки и сложные люстры, роскошная комната за роскошной комнатой с инкрустированными деревянными полами, изящными наличниками и каминами. Крутая лестница вела на второй этаж. Казалось, что это дом британской знатной семьи. Это неудивительно, — искренне сказал мне мой китайский гид.
В течение двадцати пяти лет, с 1924 года и до прихода к власти коммунистов в 1949 году, здесь жила богатая британская капиталистическая семья Кадори. Я остановился. Кадури? Из своего пребывания в Гонконге я знал, что Кадури, возглавляемые сэром Лоуренсом Кадури, были одной из самых богатых и влиятельных семей города, владельцами легендарного отеля Peninsula с его элегантным вестибюлем, экстравагантными послеобеденными чаями и изысканными — и дорогими — номерами. Кадори также владели крупнейшей в Гонконге электрической компанией. И доля в туннеле, проходящем через гавань. И трамвай, который ходил
